Анни Лейбовиц (Annie Leibovitz [Энни Либовиц]) соткана из противоречий.
Очкастая девочка из хорошей еврейской семьи, она побывала наркоманкой и
поклонницей рок-звезд. Свою любовь отдала женщине, ребенка родила от
неизвестного донора, еще двоих выносила суррогатная мать. Мастер
художественной фотографии, она прославилась глянцевыми портретами
голливудских звезд. А теперь все только и говорят о том, что Лейбовиц,
самый высокооплачиваемый фотограф мира, может потерять права на
собственные работы.
«Две
жизни? У меня нет двух жизней. Я живу одной жизнью» — говорит Лейбовиц.
Эта высокая женщина со светлыми волосами, мужским лицом и выдающимся
носом, вечно одетая в джинсы, тяжелые ботинки и черный джемпер, говорит
четко и по существу. Философия искусства не ее амплуа. Ее дело снимать. В
этом году ей исполнится шестьдесят один, и снимать она мечтает до
самой смерти.
Роман с фотографией начался на Филиппинах. Или еще
раньше: офицера ВВС Сэма Лейбовица постоянно переводили с базы на базу.
Дружный клан Лейбовицев — Сэм, его жена-танцовщица Мэрилин и шестеро
детей — грузил пожитки в машину и трогался в путь. Однажды ехать
пришлось через всю страну, из Аляски в Техас.
«Легко
стать художником, когда видишь мир в готовой рамке автомобильного
окна», — рассказывает Лейбовиц. Вдобавок, ее мать всю жизнь фанатично
документировала жизнь семьи, снимала любительские фильмы, перекладывала
фотографии в альбомах. Анни с детства привыкла к объективу.
И еще она всегда умела оказаться в нужное время в правильном месте. Таким местом был Сан-Франциско «летом любви»
1967 года: хиппи, психоделия, ЛСД, рок-музыка и контркультурный бунт.
Анни поступила в местный Институт искусств, хотела выучиться на
преподавателя живописи.
Через
год она приехала к отцу на Филиппины, на базу Кларк, служившую главным
перевалочным пунктом для американских солдат, отправлявшихся во Вьетнам.
Обратно везли гробы и раненых. В семье не стихали споры по поводу
войны. Анни съездила в Японию, купила там первую «Минолту». Пыхтя,
взобралась с братом на гору Фудзи и на последних кадрах пленки
запечатлела тамошний знаменитый рассвет.
Первыми ее героями
стали солдаты, первой студией – фотолаборатория базы. Через год Анни
очутилась в израильском кибуце Амир. Израиль в ореоле героизма, недавний
победитель Шестидневной войны, как магнит притягивал еврейскую молодежь
Америки. Лейбовиц учила иврит и даже подумывала остаться в Израиле
навсегда. «Я не соблюдаю религиозные заповеди, но очень ощущаю свое
еврейство», — рассказывала она много позднее.
Лейбовиц выросла в
еврейском квартале города Силвер-Спрингс в Мэриленде. Семья жила
недалеко от местной синагоги, многие соседи были ортодоксами. В архиве
Лейбовиц есть фотографии израильских политиков, портреты Голды Меир
(один из ее любимых) и женщины-раввина Дороти Райхман, кадры ливанской
войны 1982 года. Впрочем, ее не назовешь еврейским фотографом, и в своих
книгах она практически не затрагивает тему еврейства. Брат Лейбовиц Фил
более разговорчив и при случае готов поведать о сионистских симпатиях
знаменитой сестры. «Она не слишком религиозна, но для нее важно
воспитывать своих детей в еврейском духе. Этому нас научили родители», —
говорит он.
И
все же в Израиле Анни почувствовала, что не может бросить отца, «свой
дом и свою страну». Она вернулась в Сан-Франциско с негативами и твердым
желанием стать фотографом. В институте учили не техническим приемам, а
самому главному — умению видеть, «создавать композицию, заполнять
негатив». Никакого кадрирования не полагалось. По утрам студенты уходили
на съемки, вечером печатали фотографии, садились в кружок и разбирали
работы. Их богом был великий Анри Картье-Брессон. Они поклонялись Роберту Франку и совсем молодому Дэнни Лиону, мастерам персонального репортажа. Восхищали Лейбовиц и постановочные работы блестящего Ирвина Пенна, и портреты Ричарда Аведона.
Разглядывая
их фотографии, Анни поняла нечто важное: «Камера дает возможность в
одиночку выйти в мир, с ощущением собственного предназначения». Она
была застенчива, боялась приближаться к людям. С камерой она обретала
уверенность. Бойфренд затащил ее в редакцию Rolling Stone
— нового журнала, рассказывавшего «не только о музыке, но о предметах и
взглядах, которые заключены в музыке», как писал его создатель Янн
Веннер. И журналу, и Лейбовиц предстояло стать классикой.
Вскоре
ее фотография появилась на обложке Rolling Stone, а через несколько лет
она стала главным фотографом издания. Она снимала антивоенные
демонстрации, рок-концерты, музыкантов. Анни научилась незаметно входить
в жизнь своих персонажей и снимать их, оставаясь невидимой.
Ей было у кого учиться. Одним из наставников Лейбовиц стал буйный основатель «гонзо-журналистики» Хантер Томпсон,
выступавший за соучастие и даже растворение репортера в предмете
репортажа. «На каком-то уровне я была влюблена в Хантера. Все были
влюблены в Хантера», — признавалась Анни. Вместе они освещали
президентскую кампанию 1972 года и отставку Ричарда Никсона в 1974-м.
Пока Хантер с привычным запасом наркотиков и маленьким телевизором
прохлаждался в бассейне «Хилтона», Лейбовиц снимала Никсона на лужайке у
Белого Дома. Бывший президент сел в вертолет, морпехи скатывают красный
ковер, Анни нажимает на спуск камеры. Результатом стал исторический
снимок и урок, который Анни Лейбовиц в той или иной форме не устает
повторять снова и снова: «Все снимают важные моменты. Но многое можно
увидеть и в промежутках между ними».
Так она снимала и
концертный тур The Rolling Stones. Анни уговаривали отказаться от
поездки: наркотики входили у нее в привычку, она могла забросить работу,
оставить где-нибудь взятую напрокат машину. Но Лейбовиц настояла на
своем. Она снимала «Роллингов» на сцене, за сценой, в номерах отелей.
Лучшей фотографией, по ее мнению, стал мокрый и измотанный Мик Джаггер в
гостиничном лифте, закутанный в халат и полотенца.
Много
позднее, когда Лейбовиц спрашивали об этих гастролях, она лаконично
отвечала: «Представьте себе концертный тур The Rolling Stones. Так вот, я
делала все, что вы себе представили». Мать отправила Анни в клинику,
где та навсегда излечилась от наркотической зависимости — но 60-е
остались у нее в крови.
Вместе с редакцией журнала она
перебралась в Нью-Йорк. Восьмого декабря 1980 года Анни снимала Джона
Леннона и Йоко Оно. Хотела было сфотографировать их обнаженными, но Йоко
заупрямилась. Леннон быстро скинул одежду и, лежа на полу, обхватил
Йоко руками и ногами. Пять часов спустя он был застрелен возле своего
дома. Обложка Rolling Stone с этой фотографией недавно была признана
лучшей журнальной обложкой последних 40 лет. На второе место
Американское общество редакторов журналов поставило обложку Vanity Fair с
фотографией обнаженной беременной Деми Мур, которую Анни сняла в 1991
году.
«Обложка
— это не фотография», — говорит Лейбовиц. «Она должна продавать журнал.
Мои настоящие фотографии – внутри журнала». А еще Анни говорит, что и в
коммерческой работе удается создать что-то значительное. И что
коммерческая фотография и работы «для себя» вплоть до бесхитростных
семейных снимков – грани одного творчества, одной жизни.
Многие
слышали в этих словах оправдание, а в переходе Лейбовиц в глянец –
предательство былых идеалов. Когда-то Анни работала в лучших традициях «Магнума» и великих американцев от Доротеи Ланж и Виджи до Франка, мечтала «отражать реальность». И вот она становится коммерческим фотографом и придворным портретистом «селебритис».
Но
Лейбовиц не была бы Лейбовиц, если бы не привнесла в индустрию глянца
нечто свое. Она никогда не переставала учиться: собирала фотоальбомы и
оригинальные фотографии классиков, самостоятельно овладела тонкостями
цветной — а впоследствии и цифровой — фотографии (часто утверждают, что
отсюда пошли ее резкие цвета). Портреты звезд становились все необычнее:
Вупи Голдберг в ванне с молоком, «братья Блюз» Джон Белуши и Дэн Экройд
с синими лицами. Лейбовиц называет такие фото «концептуальными
портретами», которые раскрывают целый ряд связанных с персонажами
ассоциаций. Она перешла в глянцевый Vanity Fair и начала серию смелых
экспериментов. Идолы Голливуда и поп-музыки на ее снимках превращались в
детали пейзажей, кривлялись, бывали раскрашены, обнажены или одеты в
костюмы сказочных героев.
«Сессии становились все сложнее. Ее
требования росли. Дождь, огонь, автомашины, самолеты, цирковые животные —
она получала все, что хотела», — вспоминает Джейн Саркин, бывший
редактор журнала. И читатели, и знаменитости выстраивались в очередь:
всем было интересно, кого и как на сей раз «обыграет» Анни. Крупнейшие
фирмы начали заказывать ей дорогостоящие рекламные кампании. Но она то и
дело уходила в "арт-хаус": то снимала художественную обнаженную натуру,
то поэтов или танцоров (например, Михаила Барышникова), то пробовала
себя в необычных пейзажах.
И
возвращалась к коммерческой фотографии. Как справедливо заметила
фотокритик Вики Голдберг, Лейбовиц создала летопись популярной культуры,
«но какой же жалкой была эта культура». Вероятно, в работе Лейбовиц был
скрыт своеобразный протест – ее фотосессии порой утрированно пошлы.
Костюмированный бал Лейбовиц, все эти маркизы, русалки, Алисы в стране чудес и волшебники страны Оз, воплотили вовсе не китч, а самый настоящий «кэмп»
– отрефлексированный китч, использование намеренно вульгарной эстетики
и(ли) грубой чувственности. Понятие это вывела из американской
гей-культуры и ввела в теорию искусства и литературы писательница,
культуролог и публицист Сьюзен Зонтаг, один из самых влиятельных американских интеллектуалов своего времени.
Зонтаг
и Лейбовиц объединила не только чувствительность к кэмпу или глубокие
размышления о свойствах фотографии как нового средства познания мира.
Они встретились на съемках в 1989 году; роман их прервала лишь смерть
Сьюзен Зонтаг от лейкемии в 2004 году, в возрасте 71 года. Вместе они не
жили, но из окон своей квартиры в Нью-Йорке Анни видела окна любимой.
Снова парадокс: о личной жизни Лейбовиц, давно ставшей знаменитостью,
мало кто знал. Анни до сих пор не рассказывает, что заставило ее в 52
года завести ребенка, девочку, которую она называла Сарой Кэмерон, а
четыре года спустя и двух близняшек, Сьюзен и Сэмюэллу.
Под
влиянием Зонтаг, которая долго жила в осажденном Сараево, Лейбовиц в
1993 году и сама отправилась на войну. Не первую: в 1982-м она освещала
войну в Ливане по заданию «Rolling Stone». В Сараево перед ее машиной
разорвалась мина. Лейбовиц сделала поразительный снимок – размазанная по
земле кровь около упавшего велосипеда, велосипеда убитого мальчика.
Почти такую же фотографию она привезла из Руанды: никакого видимого
насилия, только кровавые следы на стенах.
Она не боялась смотреть
в лицо смерти. Делала шокирующие кадры – обнаженная Зонтаг в ванне, с
отрезанной хирургами грудью, умирающая Зонтаг на больничной кровати,
умирающий отец, тело Зонтаг на смертном одре. Часть вошла в книгу «Анни Лейбовиц: Жизнь фотографа 1990-2005».
Эта книга и одноименная выставка, где снимки звезд висели бок о бок с
семейными фотографиями и безжалостной документацией умирания, открыли
публике новую Лейбовиц. Для Анни они стали знаком прощания и возвращения
к жизни.
Только
жизнь не стоит на месте: умерла мать Анни, затем Лейбовиц запуталась в
долгах. Живя достаточно скромно и располагая фотоархивом, который
оценивается в 50 миллионов долларов, она тратила большие деньги на
покупку и ремонт домов в Нью-Йорке, на содержание студии и толпы
ассистентов. Лейбовиц пришлось заложить недвижимость и права на все
фотографии. На сегодня ее долги, по оценкам «Нью-Йорк Таймс», составляют
около 30 миллионов, хотя права на архив Лейбовиц удалось выкупить. Для
этого она, в частности, выпустила тиражом в 10 экземпляров альбом
«Master Set», который продается по цене от 2.5 до 3.5 миллионов
долларов. Так что Лейбовиц по-прежнему в цене и без работы уж точно не
останется. «За работой» — так и называется ее новая книга. Фотография —
работа как работа, пишет там Лейбовиц, в ней нет никаких тайн и всегда
случается «неожиданное, неуправляемое, необъяснимое, даже волшебное».
Источник: http://booknik.ru
|
